Апология Маркова



Апология Маркова
"

В этом году 145 лет исполняется «Курским порубежникам». Впервые вышедший в московском издательстве Каткова в 1874 году, исторический роман Владислава Маркова при жизни автора пользовался широкой популярностью, о чем свидетельствуют несколько его переизданий. Но все это в конце позапрошлого столетия, а далее наступило забвение, и сегодня во «всемирной паутине» даже нет ни одного портрета писателя. Однако благодаря тем же интернет-возможностям нам удалось скачать отсканированную копию романа и по прочтении убедиться, что титул «курского Вальтера Скотта» уроженец Щигровского уезда получил не зря.

Жертва обстоятельств

Причиной забвения стал вовсе не низкий художественный уровень. Писатель Владислав Марков пал жертвой идеологической битвы. И не он один – были похоронены целые жанры, такие как старинный русский детектив, литература для детей того же времени, а также исторический, историко-приключенческий. Очень популярные до революции, в последующую эпоху в силу идеологической чуждости эти литературные пласты просто изъяли из употребления, и на их месте стали создаваться образцы, созвучные новой эпохе и выдержанные в новой идеологии. На то она и революция.

Универсальное в этом – эпохо-разделяющем – смысле определение можно найти в книге «Курские вечера» (Воронеж, 1979) краеведа Исаака Баскевича: «В романе изображается «смутное» время (начало XVII века), когда Россия испытывала бурные потрясения. Но они мало интересуют автора. Задача, которую решает он в «Курских порубежниках», одна: утвердить «историческую» миссию дворянства как опоры царя и отечества. Воинствующая реакционность писательской позиции оборачивалась художественной неубедительностью, недостоверностью картин жизни, которые предлагались вниманию читателей. Не мудрено, что с течением времени творчество В.Л. Маркова оказалось забытым».

Формулировка эта стала «гулять» по разным справочникам, где сохранились упоминания о Маркове, однако ничего общего с реальностью она не имеет. Это не более чем идеологическое клише в русле ленинского тезиса «о партийности литературы», говорящее об отсутствии внятного представления о рассматриваемом предмете. Судя по всему, автор просто не читал текста, поскольку в реальности роман «Курские порубежники» не содержит в себе никакой идеологии, никакого дворянского посыла. Это широкое, чисто художественное полотно, в той же степени, что и, например, романы Вальтера Скотта «Пуритане», «Роб Рой» или «Айвенго». Причем исполненное кистью большого мастера.

В одной из немногих прижизненных рецензий – в связи с последовавшими за «Курскими порубежниками» романами «Лихолетье (Смутное время)» (1882) и «Рассвет. Предки в трудное время» (1903) – Владислава Маркова обозвали «залежалым романистом загоскинской школы». Понятно, что даже тематически данная традиция идет от «Юрия Милославского» (1829), но очевидно также и то, что реализация здесь проводится на новом – более зрелом этапе. Что сказывается и в сюжетостроении: хроника вместо классической фабулы – и нет любовного хэппи-энда.

Это естественное развитие жанра, происходившее и в европейских литературах, и у нас, и как раз живейшее тому подтверждение – творчество Владислава Маркова. Столь же естественно здесь проявление патриотизма, идущее из глубины народной, и потому не вызывающее отторжения. Да, у нас была великая литература, в том числе и в популярных жанрах. И если бы эти книги стабильно переиздавались и по достоинству позиционировались, то не одно поколение российских и советских читателей воспитывалось бы на них, наряду с шедеврами от Дюма, Вальтера Скотта и Стивенсона.

Живые картины

Действие романа разворачивается в местах, знакомых каждому современному курянину, что делает произведение особенно актуальным в наши дни в преддверии 1000-летия Курска. По прочтении «Курских порубежников» возникает одно ассоциативное слово – живопись. Пространство романа под завязку наполнено живописными пейзажами и живыми полнокровными образами. Вот кудесник Щигор, символизирующий иррациональность природного мира: «То был старик, согнувшийся от лет и потому казавшийся ниже, чем был; желтоватая борода клочьями падала на грудь, начинаясь чуть не под самыми глазами, что ушли глубоко в костяки, и оттуда, из-под жестких кустистых бровей, горели зеленоватым светом, как у змеи. Обеcсиленное летами, но не разрушенное, тело старика представлялось широким сухожиловатым костяком, высохшим и обтянутым темною, чуть не черною мозолистою кожей пальцы старика сильно смахивали на птичьи когти; острый, что клюв, нос свесился над ртом, добавляя его сходство с хищною птицей. Надвинутая на брови остроконечная рысья шапка и вытертый полушубок грели столетнее, еще крепкое тело, а высохшие босые ноги почти касались огня, словно не чувствовали жара. Кудесник Щигор казался полумертвым…»

Его антиподом выступает игумен Коренной пустыни отец Манассия – носитель внеземной мудрости. Интересно, что христианское мирочувствование подкрепляется занятиями «любимой его арабской наукой астрологией».

С глубоким проникновением в национальное самосознание описываются не только русичи, но и представители исторически враждебных народов – поляков и крымских татар (нет, это вовсе не положительные персонажи, но они симпатичны, как, например, пираты в «Острове сокровищ»).

«Воспитанное на арабских сказках и восточных преданиях, воображение молодого бея жадно хваталось за все чудесное. Чем более всматривался он в освещенные окна, чем более темнело в его глазах, тем более призраков опасности вставало в его насторожившемся ожидании, тем более чувствовал себя бей во власти непонятного страха Отчетливый шепот молитвы старого мурзы заставил очнуться юношу. Медленно, с религиозным чувством, проговорил Юсуф стих из Корана: «Я молил Бога о помощи и положил на него мою надежду: что Бог соизволит, то совершится…»

В европейском колорите – в духе бригадира Жерара и барона Мюнхгаузена – выписан польский удалец ротмистр Неборский. Что же до русичей – зигзагами проходящий через все повествование гулящий человек Ёра (от ёрник, ёрничать) под стать знаменитому Шико из романов Дюма-Маке «Графиня де Монсоро» и «Сорок пять». А можно еще вспомнить Тиля Уленшпигеля и особенно «курского джокера» Тимоню!

Краеведческая эссенция

Еще одним неоспоримым достоинством романа является его наполненность чисто региональными подробностями – историческими, географическими, этнографическими.

«В описываемое время редкое население курского края жило больше хуторами, отдельными дворами, прятавшимися в оврагах и по лесам. Слободы и станицы ютились близ острогов. Из них замечательнейшею считалась тогда станица сторожевых служилых людей Выгорное (ныне город Тим). Судя по названию, она выжигалась татарами, и, конечно, не раз. Долго не могли утвердиться здесь оседло русские, потому что именно тут пролегали «шляхи», «тясьмы» и «сакмы», по которым вторгались в Русь ордынцы. Поэтому при Иоанне IV прибегли к системе сторожевых линий. Таким образом, Курск укреплен сторожевым воеводой Иваном Полевым с 1586 года и населен людьми из Мценска и Орла. Указом Грозного повелевалось: «а который в жалобнице или в суде лжет и составит ябеду, ино того казнити торговою казнью, да написати в казаки в украйные городы, в Севск и Курск»».

Перед нами реалии тогдашнего времени: от обстоятельного описания боярского двора, крепостных укреплений, мастерски выписанной батальной сцены – штурма татарами детинца, до народных гуляний, веселых хороводов и колоритного перечисления кушаний во время боярской трапезы. И в целом речь гибкая, образная, сочная – как хороший кусок жареного мяса. Но даже и в бытовых эпизодах, как правило, следует обращение к религии. А настоящим энергетическим центром, вокруг которого объединяется земное и небесное, является здесь Курская Коренная икона. Да, именно религиозная проникновенность – вот что действительно пронизывает повествование, но никак не апология дворянства.

Это не иначе как история курского края в сжатом виде, особенности заселения, постоянные набеги татар, польская экспансия в Смутное время, и формирование в этих условиях – с неизменным упованием на Всевышнего – местных характеров и региональной «порубежной» психологии: «Порубежники русского государства и татарского юрта, куряне могли рассчитывать только на самих себя, на непроходимость болот да на свои дубовые леса и глубокие извилистые лесные овраги, где можно было спрятаться в случае крайности». И все это делает забытый роман Владислава Маркова настоящей «визитной карточкой» художественной литературы курского края.

Олег Качмарский

"