Писать сегодня об истории российской журналистики непросто по той причине, что тема эта пребывает в густом идеологическом тумане. Долгое время по конъюнктурным причинам – как и во всём остальном – за основу здесь бралась линейная история социально-демократического прогресса. Со школы мы хорошо запомнили, что декабристы разбудили Герцена, тот в свою очередь разбудил «народников» и прочих социал-демократов, и так они будили-будили, будили-будили… пока не разбудили глубинное зло, проявившееся затем в виде гражданской войны.
Но сегодня эта «линейка» уже никуда не годится – даже с точки зрения конъюнктуры, не говоря уж о восстановлении интегральной истины. Потому что история России, русской литературы, российской журналистики далеко не ограничивается тем, что привело к социальному взрыву 1917 года, а включает в себя множество альтернатив.
Большой разноцветный клубок различных направлений, векторов и потенций – вот что такое российская журналистика первой половины 19 века. И Полевой здесь – один из зубров, акул, динозавров, его вклад в развитие российской журналистики совершенно уникален. Само слово «журналистика» было придумано им – так он назвал раздел своего «Московского телеграфа», посвящённый делам журнальным.
Конечно, и до него в России существовали журналы – ещё со времён Николая Новикова и Екатерины Великой. И к моменту основания «Московского телеграфа» журналов у нас хватало. Вот только их качество оставляло желать лучшего, и явление Полевого знаменовало переход журналистики на качественно новый уровень.
Главные козыри «Московского телеграфа»
Во-первых, энциклопедичность. Это был не просто литературный журнал, здесь было всё: от точных наук и философии до обзора парижских мод. Чтобы было понятно современному читателю, это как в одном флаконе совместить «Новый мир» и «Науку и жизнь». Во-вторых, синтез элитарного и популярного: не подстраиваться под мнение читательской аудитории, но и не игнорировать её интересы. И в-третьих – и это наверно самое важное – личность редактора.
Как написал уже после смерти Николая Алексеевича Белинский, Полевой «был литератором, журналистом и публицистом не по случаю, не из расчета, не от нечего делать, не по самолюбию, а по страсти, по призванию. Он никогда не неглижировал изданием своего журнала, каждую книжку его издавал с тщанием, обдуманно, не жалея ни труда, ни издержек. И при этом он владел тайною журнального дела, был одарен для него страшною способностию. Он постиг вполне значение журнала как зеркала современности… Без всякого преувеличения можно сказать положительно, что «Московский Телеграф» был решительно лучшим журналом в России, от начала журналистики». (В. Белинский. Николай Алексеевич Полевой. 1846, стр. 49-50).
И это мнение важно, прежде всего, по той причине, что на заключительном этапе жизни Полевого Белинский был его злейшим врагом. И вот после смерти такой отзыв, впрочем, пересечение Полевого и Белинского – тема для отдельной статьи…
На вершине журнальной иерархии
Как только Полевой, обосновавшись в Москве, заявил о желании создать новый журнал, его тут же стали звать в Питер. Предложение исходило от Фаддея Булгарина и Николая Греча, которые вместе с издателем Смирдиным управляли, по сути, первым в России медиа-холдингом, в который входило три СМИ – газета «Северная пчела», журналы «Сын Отечества» и «Северный архив».
Полевому в качестве сотрудника предлагались весьма заманчивые условия в плане как свободы творчества, так и гонорара. Но он предпочёл своё собственное дело, в результате чего грянула битва, которой ранее не знала ни журналистика русская, ни литература.
«Особое значение приобретает слово «подписчик»; журналы вступают на путь отчаянной конкуренции, и споры о «журнальной монополии», «журнальных откупах» на долгое время заглушают все остальное. Секрет журнального успеха Булгарина заключался именно в том, что он шел навстречу читателю по пути безоговорочного потакания его вкусам (выполняя миссию официозного журналиста, Булгарин, конечно, в свою очередь активно влиял на эти вкусы). Позиция Полевого отмечена чертами значительно большей независимости: приняв заказ читателя на массовый энциклопедический журнал, уважая и учитывая его интересы, он полагал все же своей главной задачей регулирование вкусов своего заказчика, он пытался его литературно воспитывать. Наряду с этим «Московский Вестник» и «Московский Наблюдатель» (первой редакции) сознательно шли на разрыв с массовым читателем и пытались одержать победу, ориентируясь на узкий круг высококвалифицированных «любителей изящного». Победу одержал Полевой, в журнале которого учет вкусов массового читателя (Полевой не обинуясь писал, что «писатели созданы для читателей») уживался с принципом сохранения высоких эстетических норм, с борьбой за «большую», высококачественную литературу». (Владимир Орлов. В кн. «Николай Полевой. Материалы по истории русской литературы и журналистики 30-х годов», Ленинград, 1934, стр. 40-41).
Журналистика как грандиозный баттл
Журнальная эпопея Николая Полевого делится на два периода – московский и петербургский, который наступил после запрета «Московского телеграфа». И если первый – это его расцвет, процветание, то второй – не столько закат, сколько борьба не на жизнь, а на смерть.
Уже в Питере он сотрудничал и в «Библиотеке для чтения» Сенковского, которая к концу 30-х стала настоящим журнальным монополистом, и в холдинге Булгарина-Греча-Смирдина, и в «Литературной газете» Краевского. Литературная ситуация к тому времени менялась стремительно: уже к 40-м русская литература окончательно рухнула в социал-демократическую яму. Наметилась одна «генеральная» линия, а все остальные объявлялись реакционными. Так в реакционеры угодил и Полевой с его позицией русского патриотизма и эволюционного – а не революционного – развития общества.
При том, что у него из-под ног был выбит фундамент, финансовая основа – в возможности издавать свой журнал и какое-то время даже печататься под своим именем, – но он до конца оставался настоящим бойцом. И хотя в истории русской литературы устоялось мнение, что Полевой после закрытия «Московского телеграфа» уже не тот, но именно в петербургский период помимо журнальной публицистики им были созданы его вершинные литературные и исторические труды: роман «Иоанн Цимисхий», «История Петра Великого», «История Суворова», наконец, 5-томная «История Наполеона».
Однако силы в этом перенапряжении были окончательно подорваны. В дневнике, который Полевой вёл до конца жизни, читаем:
«Как безумный писал роман и написал целый лист. После обеда отвёз лист, взял денег, купил овса и вина, – без того есть нечего было бы… Уже не было дров и оставалось всего 4 гривенника… Все отдыхают, – а я… Но хоть бы без отдыха, но только бы не терзали… Еле жив от усталости… В доме ни гроша… Болен – спазмы, голова… Если продолжится – я издохну. Кругом безнадежность – работы тьма, ничего не кончено и сил нет…» (В кн. «Николай Полевой. Материалы по истории русской литературы и журналистики 30-х годов», Ленинград, 1934, стр. 74).
Вот так получилось, что в грандиозном журнальном баттле – перипетии которого сегодня уже можно отследить по различным переизданиям – Николай Полевой сложил голову в полном соответствии с пушкинскими стихами:
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы.
Всё, всё, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.
Олег Качмарский
