В одиссее Николая Полевого этот момент – выступление с критикой «Истории государства Российского» Карамзина – является ключевым. В результате своих действий Полевой оказался в оппозиции к дворянской партии и прежде всего к столь важным, в смысле авторитетным для него авторам, как князь Вяземский, который являлся одним из главных сотрудников «Московского телеграфа», и, конечно же, Пушкин.
Но у медали две стороны, и там, где утрата, там зачастую и приобретение. Утратив расположение аристократов, Полевой, по сути, стал совершенно самостоятельной фигурой, обрёл полную свободу действий. Теперь ему ни под кого не нужно было подстраиваться (за исключением цензуры, конечно, но это зло обязательное).
Для того, чтобы сегодняшнему читателю стало всё понятно, сформулируем пару-тройку наводящих вопросов. Итак, что же тогда произошло? А не иначе как покушение на «священную корову», жертвоприношение, необходимое для того, чтобы двигаться дальше (по этому поводу вырисовывается очень перспективная ассоциация – «Похищение быка из Куальнге»).
Это сейчас мы не совсем понимаем в чём там сыр-бор. Ну подумаешь, написал свою версию русской истории, и что тут такого? Но это равнозначно тому, если бы в советское время кто-нибудь написал опровержение Маркса или Ленина. Представляете?
Да, недавно почивший Карамзин был тогда не просто авторитетом, но авторитетом непререкаемый, символом, вершиной иерархии. Тем, кого нельзя было критиковать. Тем более, какому-то Полевому.
Второй вопрос: почему он так поступил? Что им двигало? Ответим: исключительно то, что сегодня называют модным словом «креатив». А по-старому – творчество, творческий импульс. Как в песне: «созрели вишни в саду у дяди Вани», внутри у него созрели новые комбинации и представления, и потребность в их озвучке значила больше, чем инстинкт самосохранения. В этих своих представлениях он обогнал всех остальных, увидел то, что не видели другие. И получился расклад, когда все на Карамзина молятся, а он критикует…
Кто ты такой и как посмел?!
Как и следовало ожидать, выход в свет «Истории русского народа» вызвал настоящую бурю эмоций, большей частью негативных.
««Дерзость» Полевого, осмелившегося критиковать «священный труд» Карамзина, писать после него русскую историю «оскорбила нравственные чувства уважения» к «великому современнику» и вызвала резко отрицательные отзывы защитников официального историографа. На оценке труда Полевого сказалось также скептическое отношение к возможности «купчика», «самоучки» писать научную историю России. Кроме этого, имела место и личная неприязнь к нему ряда литераторов и издателей в связи с успехом издаваемого им «Московского телеграфа» и опубликованных в нем критических статей в их адрес». (Шикло А.Е. Исторические взгляды Н.А. Полевого. Издательство Московского университета. 1981, сс. 13-14).
Как видим, дело здесь вовсе не в содержании. «Рецензенты не стремились проникнуть в сущность тех новых идейных позиций, с которых он критиковал Карамзина», – пишет Алла Ервандовна. В основе здесь не научный спор, не исторический – очевидно, что уровень исторической науки тогда ещё не предполагал настоящего научного спора.
Кто ты такой и как посмел?! – вот что здесь самое главное – момент чисто психологический. Эмоциональность зашкаливает. Поражает, например, та ненависть, с которой обрушивался на Полевого один из наиболее яростных его недоброжелателей Погодин. Впрочем, при ознакомлении с контекстом всё становится на свои места.
Михаил Погодин – личность также заслуживающая пристального внимания. Сын крепостного и сам при рождении крепостной, сумевший закончить сперва гимназию, затем университет и стать профессиональным историком, а кроме того, редактором издававшегося в 1827-1830 годах журнала «Московский вестник». Большой друг Уварова, главного виновника в закрытии «Московского телеграфа». В общем, по взглядам антипод, по сфере деятельности – конкурент. Вот и вся разгадка. Будучи весьма честолюбивым, Погодин просто не мог простить своему оппоненту, что тот позволил себе то, чего он сам по разным причинам не мог себе позволить.
То же самое, по сути, можно сказать и о недоброжелательном отзыве Пушкина. Конкуренция, не более того. Ведь Александр Сергеевич сам претендовал на освободившееся после смерти Карамзина место официального историографа.
Явился новый яркий метеор
Но были, однако, и положительные отзывы, в том числе от столь знаковых и независимых фигур как Фёдор Глинка, Александр Бестужев-Марлинский, Николай Надеждин. При этом редактор «Телескопа» Надеждин вовсе не был поклонником Полевого, и вначале крайне негативно отнёсся к «Истории русского народа». Но затем пересмотрел своё мнение, и, говоря о поисках новых путей в российской историографии, охарактеризовал детище Полевого в следующих определениях:
«Но едва только начались эти поиски, которым назначено было возвратить историю к её основанию, к Шлёцеровской точке отправления, на горизонте нашей литературы явился новый яркий метеор, который, по произведённому впечатлению, заслуживает неоспоримое внимание. Мы говорим об «Истории Русского Народа», как её назвал автор, увлечённый иностранною модою. Она явилась с предзнаменованиями грозными и вместе блистательными, возвещая конец старой и начало новой эпохи в нашей истории». (Н. И. Надеждин. Об исторических трудах в России)
Получить столь лестную характеристику из уст своего противника – согласитесь, это дорогого стоит. И о многом говорит. О том, в частности, что мы имеем дело с совершенно необычным феноменом, не вписывающимся ни в какие рамки.
И этим объясняется реакция на Полевого не только его современников, но и тех, кто соприкасается с ним спустя многие годы. Неудобный! И лучше держаться от греха подальше! Но всяк, кто займётся этой темой всерьёз, обязательно снимет перед ним шляпу.
Георгий Вернадский (1887 – 1973), русско-американский историк, сын академика Владимира Вернадского:
«Первое время после смерти Полевого казалось, что его имя под своего рода бойкотом и что он забыт. Но это только казалось. Как выразился Милюков, «Историю русского народа» гораздо больше читали, чем цитировали», – потому что считалось как бы неприличным его упоминать. В действительности многие высказывания Полевого оказали влияние на дальнейшее развитие русской исторической мысли. Полевой является непосредственным предшественником органических взглядов Кавелина и Соловьева». (Вернадский Г. Русская историография. М.: Аграф, 1998. С. 84)
Ведём мысль историка дальше. Полевой - это ещё не кабинетный учёный, который имеет все возможности для систематической работы, но исключительно в одном направлении. Как Соловьёв, Кавелин, Ключевский, Иловайский… В отличие от них он просто необузданный гений.
«В противоположность Карамзину, который видел в азиатских народах злую силу русской истории, Полевой высказал новый взгляд – идею об особом месте России, сочетающей и примиряющей западное и восточное начало». (Вернадский Г. Русская историография. М.: Аграф, 1998. С. 84)
А это, по сути, основополагающая идея «евразийства», к которому принадлежал и сам Г. Вернадский.
Алла Шикло (1937 – 2014), заслуженный преподаватель МГУ, автор учебников по русской историографии по периодам XI – начала XXI веков:
«Он впервые в русской историографии достаточно четко сформулировал основные идеи нового направления, в частности положение о закономерном поступательно-прогрессивном характере развития человеческого общества, единстве исторического процесса. Полевой одним из первых поставил вопрос о необходимости представить историю как систему знаний, основанную на философском осмыслении исторических явлений. Цель истории он видел в вооружении народа опытом исторического прошлого для «решения идей умственных и для положительных истин современного блага». (Шикло А.Е. Исторические взгляды Н.А. Полевого. Издательство Московского университета. 1981. С. 5).
Юрий Дойков (род. 1955), современный автор из Архангельска, кандидат исторических наук, автор книги «Самые знаменитые историки России» (М.: Вече, 2004):
«Он как метеор ворвался в московское общество и быстро превзошел всех: в журналистике, в истории».
«Полевой активно пропагандировал в России литературные произведения Вашингтона Ирвинга и Фенимора Купера и написал оригинальное исследование о развитии американской литературы и журналистики, положившее начало русской литературной американистике».
Последняя цитата вроде как и не относится к нашей теме, но подтверждает одну из характерных особенностей нашего героя: во всём, за что брался, он был первым.
Слово герою
Но как же правильно ответить на вынесенный в заголовок вопрос: чья «История» лучше? На него лучше всего отвечает сам Полевой в своей статье «История государства Российского. Сочинение Н.М. Карамзина», опубликованной в июньском номере «Московского телеграфа» за 1829 год.
«История» Карамзина, считает Николай Алексеевич, является грандиозным памятником российской историографии; для своего времени она была идеалом, но…
«Карамзин не мог выйти и не вышел из понятий своего века, времени, в которое только что начала проявляться идея философической истории, и еще не ясно определены были отношения древних к нам, и особые условия новых писателей; политические знания были не установлены; повествовательная часть истории не понята вполне. <…>
Прочитайте все 12 томов «Истории государства Российского», и вы совершенно в том убедитесь. В целом объеме оной нет одного общего начала, из которого истекали бы все события русской истории: вы не видите, как история России примыкается к истории человечества; все части оной отделяются одна от другой, все несоразмерны, и жизнь России остается для читателей неизвестною… Карамзин нигде не представляет вам духа народного, не изображает многочисленных переходов его, от варяжского феодализма до деспотического правления Иоанна и до самобытного возрождения при Минине. Вы видите стройную, продолжительную галерею портретов, поставленных в одинаковые рамки, нарисованных не с натуры, но по воле художника. Это летопись, написанная мастерски, художником таланта превосходного, изобретательного, а не история».
Итого, ничья «История» не лучше, поскольку это артефакты разных временных эпох, с разными задачами, в одном случае – собрать, а во втором – осмыслить. И заслуга Полевого состоит, прежде всего, в том, что он первый почувствовал необходимость идти дальше и стал первым, кто попытался вывести историю России на новый уровень синтеза – чисто научный, философский, метаисторический.
Олег Качмарский
