О Евгении Львовиче Маркове (1835 – 1903) написано немало, но в основном это статьи общего характера. Каких-то специальных исследований не имеется, что совершенно не соответствует истинному значению его наследия. Прозаик и публицист, литературный критик, путешественник – мастер жанра путевого очерка, педагог и общественный деятель – столь широкой была сфера его деятельности, и в каждом из направлений он оставил заметный след.
Сегодня о нём мало кто знает. А ведь достаточно заглянуть в его произведения, прочитать несколько статей или страниц его объёмных работ – повестей, романов и очерков, – чтобы уразуметь, что перед нами настоящий кладезь. И это есть первое «К» в нашей истории – КЛАДЕЗЬ.
Творчество его обширно, с наскоку не берётся, требует систематического изучения, постепенного погружения. Поэтому стоит сосредоточиться на чём-то конкретном. В моей личной библиотеке есть две его книги – о них и поговорим.
«Барчуки. Картины прошлого»
Под таким названием собраны печатавшиеся начиная с 1858 года в разных журналах («Русский Вестник», «Отечественные записки», «Вестник Европы») воспоминания писателя о своём детстве, прошедшем в родовом имении Александровка Щигровского уезда Курской губернии. Первое отдельное издание датировано февралём 1875 года и включает в себя 20 художественных очерков о различных жизненных моментах помещичьей усадьбы и всевозможных шалостях малолетних барчуков.
«Среди бедности и натянутой искусственности нашей детской литературы, быть может, будет не лишнею и эта книга, в которой, во всяком случае, будут звучать для детей одни простые и сердечные ноты. В ней нет никакой тенденции, как нет её и в самой жизни. Она не навяжет детям какого-нибудь готового взгляда, не возьмёт на себя претензии изобразить мир лучше, чем он есть, утайкой одного, подменой другого... Но она, быть может, поднимет в сердце ребёнка ту радугу детской поэзии и любви, без которых так жестка и себялюбива бывает жизнь...» – пишет автор в предисловии к первому изданию.
Итак, перед нами книга о детстве – про детей и, возможно, для детей. Но чтобы в полной мере по достоинству её оценить, нам необходимо второе «К» – литературный КОНТЕКСТ.
Параллельно с книгой Маркова я начал читать две наиболее известные книги этого жанра –«Детство» Л.Толстого и «Детские годы Багрова-внука» С.Аксакова. Второе понравилось много больше – задумался: почему? Манера изложения у Аксакова более экзистенциальная, исходящая из изначальных ощущений. У Толстого же – с ходу стремление к объективации, к взгляду со стороны, это уже зародыш его «кирпичей». Можно сказать, что Толстой – это взгляд извне, а Аксаков – изнутри... В то же время оба произведения вряд ли подойдут для детского чтения. Меня, во всяком случае, в детстве такое ни в коей мере не привлекало. Почему? Из-за отсутствия динамики.
Вот именно этим и отличается Марков – у него есть динамика, столь необходимая именно для детского чтения! Особенно запомнился очерк «Новый свет» – путешествие барчуков на лодке по пруду с целью кражи арбузов на соседней бахче. Впрочем, в начале мы находим не столько динамическое, сколько лирическое качество – из разряда «Куда уходит детство…»:
«Мне кажется, что мы живём совсем не в той деревне Лазовке, в какой теперь живём, хотя, конечно, и та и эта называются именем Лазовки. Той Лазовке не было конца – ни на север, ни на юг, ни на запад; в ней простирались необитаемые пустыни, глухие дороги, дикие леса; в ней были даже моря, на которых мы открывали уединённые, ещё никем не посещённые острова. Та Лазовка была населена разными народами, врагами и друзьями нашими. Где же всё это в теперешней моей деревушке, скучной и тесной? Где эти дороги, по которым так долго, бывало, бежишь, утомлённый и нетерпеливый, тщетно отыскивая на горизонте глазами желанные верхушки осин, возвещающих отдалённую пасеку?..»
Это детская литература постфактум – где детство осталось далёким воспоминанием – самый яркий пример: «Маленький принц» Экзюпери. Её отличительная черта от непосредственной литературы о детях и для детей – философия. И Марков здесь не только философ, но и художник:
«Труп прежнего передо мною, во всех своих мёртвых деталях, но отлетела душа, которая его живила, и не вернётся никогда».
А вот ещё одно сравнение – явно для взрослых:
«Река стала уж узкою и быстрою; разливы пруда ослабевали постепенно, и наконец совсем прекратились в этих холмистых зелёных берегах, подходивших к реке грядою таких пухлых и упругих округлостей, как будто это была не земля, а прекрасное женское тело...»
Прекрасно описание грозы, занимающее две страницы – выделим кульминацию:
«Они неслись, эти демонские полчища, все в одну и ту же сторону, все с одною и тою же быстротою, охватывая нас своими чёрными объятиями, рокоча, урча и раскатываясь, как будто на тяжёлых чугунных колёсах. Не успеют одни сползти за горизонт, другие уже поднимаются из-под земли с противоположной стороны, седые, и сизые, и чёрные, и опять тяжело несутся через небо, вздрагивая молниями, грохоча и ворча, и нет конца этим молниеносным легионам! Вдруг вся эта масса, загромоздившая небо, разорвалась, как занавес, сверху донизу... Бледный огненный перст затрепетал, словно грозя кому-то, сквозь этот густой мрак; раздался резкий одинокий удар, как будто бомба лопнула над нашими головами, и среди оглушительных перекатов, среди беглого огня вспыхивающих молний полил, как из ведра, крупный дождь».
Что и говорить, проза великолепная, другой вопрос: для детей это или только для взрослых? Думается мне, что чёткой грани здесь нет. Вообще, пути формирования детской литературы, в частности, отечественной – тема чрезвычайно интересная. Здесь и особенности различных жанров, и возрастная специфика, и, конечно, временной фактор.
Так вот, наша детская литература начала формироваться аккурат в рассматриваемый нами период, а уже в советское время стали появляться круто замешанные на возрастной психологии и педагогике столь оригинальные образцы – настоящие «бомбы»! – как «Дневник Кости Рябцева» Огнёва, «Витька Мураш» Томина, «Открытия, войны, странствия адмирал-генералиссимуса» Титаренко, «В ожидании козы» Дубровина. А на пути к этим шедеврам – необходимым мостом, даже трамплином, от Толстого и Аксакова – при внимательном рассмотрении оказываются именно «Барчуки» Евгения Маркова. Ни много ни мало, в средоточии большой традиции!
И это ведь наш курский автор – живший не в Ясной поляне и не в Спасском-Лутовиново – а в Александровке Щигровского уезда. Осталось ли там какое-то воспоминание?
«Очерки Крыма. Картины Крымской жизни, истории и природы»
Подвижный в подвижной среде. Этот девиз жюльверновского капитана Немо вполне применим и к нашему юбиляру. Евгений Львович очень много путешествовал и в жанре путевого очерка издал целый ряд книг.
Здесь тоже свои особенности и разнообразие – путевые записки могут быть как непосредственные, так и упорядоченные впоследствии. У нас этот жанр традиционно отсчитывается от «Путешествия из Петербурга в Москву» (1790) Радищева и «Писем русского путешественника» (1794 –1795) Карамзина. Отметился здесь и Пушкин: «Путешествие в Арзрум» (1836).
В эпоху Маркова жанр путевого очерка достигает большой силы, в том числе и в его подаче. Помимо «Очерков Крыма» среди написанных Евгением Львовичем книг: «Европейский Восток», «Очерки Кавказа», «Путешествие на Восток: Царь-град и Архипелаг. В стране фараонов», «Путешествие по Святой земле: Иерусалим и Палестина, Самария, Галилея и берега Малой Азии», «Россия в Средней Азии: Очерки путешествия по Закавказью, Туркмении, Бухаре, Самаркандской, Ташкентской и Ферганской областям, Каспийскому морю и Волге», в 2-х томах и 6 частях, «Путешествие по Сербии и Черногории», «В стране белых гор. Поездка в Дивногорье»… от одного только перечисления дух захватывает!
Кстати, последнее название – «В стране белых гор» – заставляет вспомнить «Загадочные племена на голубых горах» Елены Петровны Блаватской. Да, именно в это же время печатались её путевые заметки, включая фундаментальный свод «Из пещер и дебрей Индостана». И здесь мы выходим на очень интересную взаимосвязь.
Дело в том, что знаменитая основательница Теософского общества приходится двоюродной сестрой Евгению Маркову и его братьям. Но не только родственные узы связывают этих авторов: жили, творили, путешествовали они примерно в одно время, и потому параллелей можно найти много. Понятно, что у Маркова нет присущей Елене Петровне склонности к мистике, в своих очерках он ближе к Н.Рериху, но сам дух эпохи, а также неистребимое стремление к познанию делает их близкими не только по крови. Вот такой вырисовывается контекст…
«Вид татарок, закутанных в белые простыни, как живые статуи на театральной сцене, очень странен; глаза их, любопытствующие взглянуть сквозь узкую щель, кажутся очень черными и горячими, но это только кажется: сколько я потом ни видел татарок, все они прегрубого и прескверного типа лица. Таинственный покров придает интересность самому пошлому образу, и когда встречаются вам целые группы белых женщин без лица и без ног – интерес делается понятным. Смешно, однако, думать, будто эти укутанные красавицы – жертва стоглазой ревности, несчастные затворницы, которых красота насильно погребается от взора человеческого. О, это далеко не пленницы и не жертвы! Это заматерелые в своих предрассудках мусульманские матроны, упрямые консерваторши, презирающие от души тех, кто не держится заветного обычая. Для них эта чадра такое же неизбежное условие общественного приличия, как для наших дам корсеты и кринолины». (Очерки Крыма, Симферополь, 2015, сс. 36-37).
«Писатель средней руки»?
И вот при столь расширившихся – уже при первом приближении! – горизонтах нас почему-то уверяют, что Евгений Марков – «писатель средней руки». Да тут куда не обратишься, за какую нитку не потянешь, всюду наткнёшься на клад, на залежи самоцветов.
Возьмём, к примеру, литературоведческие статьи «О романе «Преступление и наказание» и «Романист-психиатр», где персонажи Достоевского рассматриваются с точки зрения психиатрии. Устоявшееся пространство в результате расширяется и углубляется, но при этом на нет сводятся школьные шаблоны. Или ещё один интересный момент – статьи «Теория и практика Яснополянской школы», «Последние могикане русской педагогики» с фундаментальной критикой педагогической методики, применяемой Толстым. А это уже глубины педагогики.
Но при этом Толстой и Достоевский – всемирно известные гиганты мысли, а Марков – провинциальный «писатель средней руки». А ларчик просто открывался. Всё дело в том, что мы живём в матрице, в шаблоне, в основе которых лежит отмеченное нами в заголовке третье «К» – КОНЪЮНКТУРА.
И это ответ на вопрос: почему Марковы оказались, по сути, под запретом. Потому что стали жертвами конъюнктуры. В победившую (конъюнктурную) идеологию они не только не вписывались, а напрямую ей противоречили – в неприятии нигилистических «революционных» тенденций, в следовании традиции…
Олег Качмарский
